Пещера - Страница 46

– Еще остановку… Одну…

А ведь когда-то она была такой застенчивой. Сидя в вагоне метро, на дермантиновом диванчике, рядом с одноклассником – да разве позволила бы хоть за руку себя взять?! Люди же смотрят!..

Люди смотрели. Скорее с интересом, нежели с осуждением; Павла не понимала, что с ней творится.

– Эта депрессия… Эти дикие дни… Меня отпускает, Тритан. Меня только сейчас отпускает…

– Павла, не надо об этом думать. Я виноват перед тобой – как же мне загладить вину?!

Слова его скользили мимо ее сознания. Она слышала только интонации. Его губы двигались, говорили… Губы…

Легкомыслие, щекотно сказал в ее голове шершавый голос рассудка. Легкомыслие, подумала она, соглашаясь. А что делать? Это всего лишь жизнь… Не бросать же ее… бежать… мимо…

Она устало закрыла глаза. Если люди хотят смотреть… пусть смотрят…

Нет, ну почему никогда раньше ей не приходила в голову эта счастливая мысль – целоваться в метро?!

– Тритан…

Имя погибло, придавленное горячими губами; Павлу вынесли из вагона. На руках; около самого выхода она высвободилась, испуганно вскинула глаза:

– Тритан, а это… хорошо?..

– Не знаю, – сказал он, не выпуская ее рук. – Не знаю, хорошо ли… Но иначе не могу. А ты?

В ее ушах все еще пели тоннели; она вымучено улыбнулась:

– А у меня и так… вся жизнь… встала на уши…

На поверхности светило солнце, неяркое, прикрытое дымкой, будто абажуром; Тритан поймал первую попавшуюся машину.

– Тритан, а почему вы… почему ты вчера не звонил?! Мне было…

– Прости. Я больше не оставлю тебя с твоими страхами… наедине.

– А я не уверена… может быть, я больше ничего и не испугаюсь…

Они высадились на маленькой, негородской, совершенно садовой улице; Павла плохо помнила, сколько раз сворачивала кирпичная тропинка. Дом стоял в глубине, в стороне от дороги.

– Тритан, может быть…

Он обнял ее снова. И попросту съел слова, готовые уже сорваться с ее губ.

…В такой момент нельзя быть в трезвой памяти.

Павла видела мир клочками, урывками; была маленькая комната с пятнами солнца на полу, потом солнце исчезло, поглоченное темными запахнувшимися шторами. Был желтый цветок, чахнущий в вазоне, тянущийся лепестками за окно…

Были руки. Голос, блуждающий где-то на самых нижних ступеньках регистра; слушая его, хотелось закрыть глаза и поплыть по течению. И Павла плыла.

Рядом с постелью горела высокая витая свечка. Ни страха, ни напряжения; все, что происходит по воле Тритана, происходит легко и естественно. Ни о чем не беспокоиться. Полностью предать себя в спокойные нежные руки, всепонимающие, неторопливые. Раствориться в голосе, все, что мучило – забыть… Хорошо ли свершаемое, плохо ли – она подумает об этом после…

– Павла… Таких, как ты, нет больше. Нет нигде, ты совершенно единственная, ты…

Из всей одежды на ней остался один только белый браслет. На мгновение она ощутила нечто вроде неловкости; Тритан уловил ее смущение. Откуда-то явилось большое легкое одеяло и поглотило голую Павлу, укрыло, как снег укрывает поля. Павла вытянулась; постель едва ощутимо пахла одеколоном.

Ни о чем не думать. Полностью раствориться…

– Павла…

…Бесконечное зеленое пространство. Синие цветы сливаются с синим небом… Несущиеся навстречу, навстречу, навстре… Будто падает самолет… Сейчас рухнет, упадет в васильки, сейчас…

– Павла, никого, кроме тебя… не надо!!

Его низкий голос вдруг скакнул на две октавы вверх, сделался напряженным и звонким, почти мальчишеским:

– Павла!!

Она так поразилась, что не почувствовала боли.

* * *

…Где-то на середине его рассказа она захотела отстраниться – но он не позволил. Притянул к себе крепче, положил ладонь на лоб; его прикосновение, в который уже раз, погасило лихорадочную дрожь. Или почти погасило.

– Мне как-то сложно, – она сдавленно усмехнулась, – сложно все-таки поверить… В одном клянусь – я не опасна для общества.

Последняя фраза прозвучала ненатурально. С любой шуткой так – оборви с нее иронию, и получится либо глупость, либо, того хуже, оскорбление…

Шторы, плотно задернутые, погружали комнату во мрак; толстая витая свеча догорела почти до пня. Тритан искоса взглянул на язычок пламени – отразившись в его глазах, огонек приобрел изумрудный оттенок.

– Мы имеем отрицательный опыт, Павла… К сожалению. Не вырывайся, послушай…

Она бы не вырвалась, если бы и хотела; ей было все обиднее. Часа блаженной дремы было недостаточно, чтобы собрать под одну крышу смятенные чувства. В ее жизни произошло неслыханное событие – стоит ли теперь говорить… Пусть даже о важном… Пусть даже о жизненно необходимом, но ведь хочется просто молчать…

– Павла, ну что ты… Иди ко мне. Я расскажу тебе… считай, что сказку. Давным-давно…

Она покорилась. Положила голову на его плечо и закрыла глаза.

– Давным-давно… в одной провинции жил и работал хороший врач. Работал со случаями так называемого антивиктимного поведения – когда некто, кому природа отвела роль жертвы, с ролью этой не смиряется… Не на уровне сознания – на уровне рефлексов. Добрый Доктор – а ему дали потом такую кличку – сумел вычленить… Грубо говоря, он размножал «везучесть», состригая ее со счастливчиков, будто волосы…

Павла машинально коснулась ладонью собственных волос, небрежно разметавшихся по подушке.

– …и стал раздавать направо и налево, из лучших, вероятно, побуждений… Через некоторое время в провинции начались… видишь ли. Хищники, совсем было настигавшие слабеющих жертв, вдруг получали от судьбы по носу: потенциальным покойникам фантастически везло. Хищники бесились… для них это, видишь ли, болезненно. Вроде как неразделенная страсть; напряженность в Пещере нарастала до определенного предела, а потом выплеснулась… нет, Павла, не смотри так. Выплеснулась в дневной мир… Случился всплеск кровавого насилия. Все, что нарастало исподволь… Глухое раздражение, недовольство, напряжение, страх, а потом и кровь…