Пещера - Страница 60

Тот, что вышел сейчас к водопою, был тхоль-подросток. Беспечный и глупый детеныш, тоже детеныш, не знающий ничего о смерти; впрочем, инстинкт сказал свое слово, когда маленький тхоль почуял самозабвенно лакающего хищника.

Нюх говорил ему: схруль. Но картинка, представшая перед подслеповатыми узкими глазами, никак не соответствовала инстинктивным знаниям о хищниках. Тот, что лакал сейчас воду, имел столь младенческие очертания, что не на схруля был похож – на влажный клубочек бурого мха…

Сарна затаилась, ожидая.

Схруленок поднял тяжелую голову. Удивленно повел мягким рылом; шагнул навстречу пришельцу, сам толком не зная, охотиться идет или забавляться.

Маленький тхоль отступил и от ужаса сел на задние лапы.

Схруленок подобрался вплотную – под небрежно растопыренными когтями скрежетали камушки. Ткнулся рылом в желтую мордочку юного тхоля, отпрянул, ощутив едкий запах тхольей паники, сердито облизнулся розовым языком.

Тхолик нерешительно взвизгнул. Не то мольба о пощаде, не то вопрос о намерениях, не то приглашение поиграть…

Схруленок обошел тхоля сбоку, осторожно, чуть брезгливо обнюхал ароматические железы; маленький тхоль дернулся, подскочил и зарылся острым носом в жесткую схрулью шерсть – вынюхивал тоже, и нанюхавшись, испугался и отпрянул: схруль! схруль! – говорило ему обоняние.

Схруленок помедлил, затем боднул тхоля широким бугристым лбом – жест не охотничий, скорее заигрывающий; тхоль опрокинулся на спину и тихонько заклекотал.

Некоторое время схруленок катал его по камню широкой лапой с подобранными когтями, а тхоль выскальзывал и увертывался, и клекотал все громче и смелее; потом его мягкий клекот сменился пронзительным визгом – схруленок, забывшись, все же полоснул его когтем.

Вид крови и страх жертвы мгновенно расставили все по своим местам.

Сарна дождалась, пока неумелая схрулья погоня удалится в переходы – а потом спустилась к воде и наконец-то напилась.

* * *

Утром ее опять накачали… она не знала чем. Под влиянием этих лекарств она спала и бодрствовала одновременно.

Перед глазами вертелся блестящий, играющий гранями шарик. На гранях вспыхивали блики – такие острые, что Павла вздрагивала от их уколов. Или это шприц?..

По черной спирали толпами спускались люди. Вниз, в воронку; по краю покосившейся крыши весело носилась собака, и махала хвостом, но головы у нее почему-то не было. На фонаре раскачивалось безвольное тело незнакомой девушки, мерцали лишайники на волглых стенах, сырой ветер холодил незаросшую проплешину на груди…

Потом она пришла в себя – в палате – и улыбающийся доктор Барис сказал ей, что лечение продвигается успешно. Что скоро она будет совсем здорова, а потому в режиме возможны послабления.

Она ожидала очередного визита Тритана – но вместо этого явилась Стефана в сопровождении непривычно смирного, закованного в строгий костюмчик Митики.

Случилась «встреча сестер у фонтана», на воздухе, в залитом солнцем парке; скамейка, разогретая, как пляж, украшена была одинокой брошкой бабочки. Насекомое млело, раскинув крылья, и потому едва не стало легкой добычей юного натуралиста.

– Митика, перестань!.. Пойди, посмотри, какой красивый фонтан…

Очень скоро Павла поняла, что не сумеет ответить на все Стефанины вопросы. Сестру интересовали малейшие нюансы диагноза и точные подробности лечения – вскоре по настоянию Стефаны из недр больницы извлечен был доктор Барис, и разговор продолжали уже втроем, причем Павла явно чувствовала себя третьей лишней.

Стефана сосредоточенно кивала. Стефана переспрашивала, записывала что-то на листочке бумаги, старательно вникала в медицинскую терминологию, охотно и смачно употребляемую доктором; Стефана раз десять повторила – обращаясь к Павле, разумеется – что в таких случаях нельзя быть легкомысленным и что курс лечения должен быть как можно более полным.

Под ее напором Павла почувствовала себя виноватой. Как будто ее желание поскорее выписаться – недостойный каприз, она должна быть больной как можно дольше – для ее же, разумеется, блага…

Митика, равнодушный к медицине и не знающий сострадания, тем временем интересовался фонтаном.

«Скульптурная группа» изображала старика, тянущего из воды невод; будто в насмешку над старцем дырявый невод был пуст, зато жирные бронзовые рыбы, хороводом стоящие вокруг, извергали из пастей тугие шипящие струи. Настоящих рыбок в фонтане не было, Павла отлично это знала – и потому удивилась, когда Митика, напряженно склонившийся над водой, вдруг поспешно стал снимать сандалики.

Стефана увлечена была беседой с доктором Барисом; Павла с отвлеченным любопытством наблюдала, как Митика снимает носки, пробует ногой воду, морщась, перелезает через бортик… Склоняется, бултыхает в воде руками, будто кого-то ловит… Еще… еще…

– …месяца два.

Павла подняла голову:

– ЕЩЕ два месяца?!

– В лучшем случае, – доктор Барис виновато пожал плечами. – Ваша сестра совершенно правильно смотрит на вещи – дело необходимо довести до конца, лечение должно быть адекватным и тщательным…

Павла потеряла интерес к происходящему.

Хорошо бы сегодня явился Тритан. Уж он-то, говоря о сроках лечения, не был таким занудным…

Впрочем, Павла, кажется, не говорила с ним о сроках. Как-то не сложилось…

– Митика!!

Юный рыбак, стоящий по колено в струях фонтана, недовольно обернулся.

Вероятно, Митику возмутило положение вещей, при котором невод каменного старца остается пустым. Дырка в неводе была сноровисто заткнута пучком травы; рыбок в фонтане не нашлось – кроме бронзовых, разумеется – зато в избытке водились головастики. Головастика проще поймать, потому что этот черный шарик с хвостом куда медлительнее любой рыбешки; к моменту, когда Стефана вытащила сына из воды, в каменном неводе старца трепыхалось штук пять головастиков. Шестой прыгал в мокром Митикином носке.