Пещера - Страница 83

– Перезвоните по номеру… – номер был произнесен в меру быстро и в меру внятно, но зато безмерно вежливо. Раман поблагодарил.

– Алло…

Он повторил свою просьбу; строгий молодой человек на том конце трубки осведомился, кто именно спрашивает господина Тодина, а затем попросил обождать.

Раман был слишком зол. Если после этой длинной паузы ему сообщат, что господин Тодин, к сожалению, отсутствует – пусть пеняют на себя…

– Привет, Раман.

Невозмутимость этого человека могла сбить с толку кого угодно.

– Привет, егерь, – Раман не собирался вести долгих подготовительных бесед.

Тодин удовлетворенно хмыкнул – как будто соперник совершил именно тот ход, которого от него ждали.

– Я рад, что с Павлой все в порядке, – низкий оперный голос Тритана звучал совершенно бесстрастно. – Но я немножко удивился, почему она не перезвонила мне.

– А я немножко удивился, – мстительно передразнил Раман, – как она до сих пор сохранила к вам подобие теплого отношения… К вам, своему собственному палачу!

– Раман…

– Молчите, – Кович перебил бесцеремонно, как бывало, прерывал актеров на репетиции, – я знаю о том, что случилось с Павлой в Пещере. Если это еще один из ваших подлых трюков – постарайтесь, чтобы он был последним… Если же Павлу на самом деле хотели убить…

Он эффектно замолчал, предоставив Тодину возможность оправдываться, но тот молчал тоже. Молчание затягивалось.

– Слушай меня, – зло сказал Раман, оглядываясь на дверь гостиной. – На ушах стоит вся служба общественной информации. В твоих интересах, егерь Тодин, сделать так, чтобы Нимробец жила безбедно и была здорова.

– Я это учту, – сухо сообщила трубка. – А теперь, будь добр, попроси к телефону Павлу.

– Я еще не договорил!.. Возможно ли устранение через Пещеру не столько биологически опасных, сколько неугодных личностей?

Тодин вздохнул:

– Неугодных кому? Администрация как огня боится так называемых «этических кризисов»…

– Неугодных Триглавцу!

Пауза.

– Идиот, – сказал Тодин, и Раман с удовлетворением отметил, что невозмутимого Тритана наконец-то удалось вывести из себя.

Когда он вернулся в гостиную, Павла спала, положив голову на пыльную диванную подушку. Он постоял над ней, не зная, что делать, потом вернулся в кабинет и позвонил в театр. Передвинул репетицию на полчаса позже; спектакль, из которого выдернули было, не желал так просто сдаваться – тащил, звал, засасывал в себя, еще немного, и Павла Нимробец начнет ему мешать…

Он перезвонил Павлиной сестре. Сообщил некоему мужчине – очевидно, Стефаниному мужу – что Павлу выписали из больницы и она будет дома самое позднее через час. Выслушал его сбивчивые благодарности – интересно, за что? И, едва положив трубку, вздрогнул от телефонного звонка.

– Алло, Кович?

Голос Тодина потерял краски и обертона – теперь он был глухим и сдавленным, будто Тритана держали за горло.

– Не давай ей спать! Не давай ей спать, слышишь?! Ни секунды… И не занимай телефон!..

Короткие гудки.

Обратный путь занял долгие десять секунд; Раман бежал так, будто не собственную гостиную он сейчас ворвется – в темный зал с сосульками сталактитов, где уже мечется в смыкающемся кольце егерей маленькая затравленная сарна…

Павла сидела на диване и терла кулаками лицо; по счастью, он успел овладеть собой раньше, чем она заметила его выпученные глаза.

Раман опаивал Павлу третьей чашкой крепкого кофе, когда телефон зазвонил снова.

– Это я, – басом сказала трубка, и Раман почувствовал, как нервно подбирается живот. – Все, отбой. Она может спать. Ты можешь отправить ее домой. Ей ничего не угрожает.

– Ты уверен? – спросил Кович сквозь зубы.

– Совершенно.

Тодин казался едва ли не беспечным; а не блефует ли он, угрюмо подумал Раман. Не провел ли он и меня на мякине – так, как неоднократно обманывал Павлу…

Будто прочитав его мысли, Тодин сухо усмехнулся в трубке:

– До встречи… постановщик.

И оборвал связь.

* * *

Перед служебным входом стояли два автобуса и огромный крытый фургон. Полтеатра отправлялось на гастроли по провинции – будничные, не сулящие ни славы, ни особенной прибыли. Этих гастролей вполне могло бы и не быть – но Раман ощущал напряжение в театре и хотел разрядить его, отправив возмутителей спокойствия в ссылку.

Возмутители спокойствия курили на привычной скамейке под окнами Раманова кабинета; красиво горели на солнце белые волосы Клоры Кобец, Дана Берус задумчиво красила губы, чуть в сторонке беседовали примадонна и потливый герой-любовник: с лица его не сходило выражение мрачной озабоченности. Гастроли стояли у него костью в горле – жена оставалась одна с грудным ребенком.

Весь устоявшийся коллектив, костяк театра. Половина из них – ученики и выкормыши Рамана; и все эти люди в разной степени уязвлены его новой любовью, его тайным спектаклем, его начальственной блажью, ради которой он забросил дела привычные и почетные, живые спектакли, дающие театру имя и сборы. Кович, не пропускавший ранее ни одного своего спектакля, изводивший актеров замечаниями и придирками – теперь нашел себе новую игрушку; теперь второй режиссер Глеб сидит по вечерам в директорской ложе, а великий Кович всем своим видом дает понять, что у него есть занятие поинтереснее. И актеры, поначалу вздохнувшие с облегчением, ревнуют – все яростнее и злее.

С ним почтительно поздоровались; он вежливо кивнул, привычно пробежался взглядом по лицам, увидел то, что и так было ясно – никому не хочется ехать на эти гастроли. Все молча клянут его, заранее предвкушая скверные гостиницы, пыльные провинциальные городишки, наполовину пустые залы – и это на спектаклях прославленного театра, привыкшего к аншлагам! Ведь какой дурак жарким летом вернется с любимой дачи, чтобы оставить деньги в театральной кассе и отпечаток седалища в кресле зрительного зала?!